Макар — главный герой, крестьянин. Сам автор отнес свое произведение к «святочным рассказам». Написанный в якутской ссылке (зима 1883-го), рассказ навеян реальными бытовыми впечатлениями молодого писателя (он жил у крестьянина Захара Цыкунова, который и стал прототипом Макара). Но, называя в первоначальных набросках героя Захаром, Короленко, очевидно, недаром сменил его имя на Maкара — на него, по русской поговорке, «все шишки валятся»; с Н другой стороны, короленковский Макар живет именно там, : куда другой фольклорный Макар «телят не гонял». у М. — потомок русских крестьян, житель «глухой слободки ? Чалган», затерянной «в далекой якутской тайге». Отделяя себя от «поганых якутов», он по-русски говорит «мало и довольно плохо»; «работал он страшно, жил бедно, терпел голод и [ холод», много пил. В канун Рождества, выпив и отправившись осматривать свои ловушки в тайге — в надежде поймать лисицу, М. заблудился и стал замерзать. Во сне он видит попика Ивана, умершего четыре года назад, всю свою незадавшуюся жизнь, а потом оказывается на суде у «старого Тойона», в котором персонифицирован Бог. Тойон начинает взвешивать грехи М., и их оказывается так много, что Тойон велит отдать М. в наказание церковному трапезнику в мерины. Но тут в избу входит «сын старого Тойона» и просит отца разрешить М. «что-нибудь» сказать. ИМ., вдруг ощутив в себе «дар слова», рассказывает в подробностях о своей жизни: как «его гоняли всю жизнь! Гоняли старосты и старшины, заседатели и исправники, требуя подачи; гоняли попы, требуя ругу; гоняли нужда и голод; гоняли морозы и жары, дожди и засухи; гоняла промерзшая земля и злая тайга!.. Горький рассказ его сменяется яростью: «Как он мог до сих пор выносить это ужасное бремя». Он надеялся на «лучшую долю», но «теперь он стоял у конца, и надежда угасла...». От рассказа М. заплакал старый Тойон, «старый попик Иван», «молодые божьи работники», а чаша весов, где находились грехи М., «подымалась все выше и выше!». Этот рассказ Короленко был чрезвычайно популярен у совре- менников, а его аллегорическая подоплека позволяла давать различные интерпретации — как революционного характера, так и сугубо христианские. Рассказ допускает и менее драматическое толкование: обстоятельства позволяют предположить, что М. не замерз в тайге, а видит сон, отлеживаясь после попойки (ср. первую фразу рассказа и начало гл. IV). Хотя образ М. и стал хрестоматийным, его трудно отнести к достижениям русской психологической прозы. Он решен в традициях популярных «святочных рассказов», где на первое место ставилась сюжетная экстравагантность, а не художественная убедительность образов. Положительный отклик читателей обеспечило соединение беллетристических стереотипов с социально-политической конъюнктурой первой половины 1880-х гг., когда сам факт развертывающегося антигосударственного террора вытеснялся в массовом сознании общими разговорами о тяжелом положении народа.
